Русская старина

Надзей папов унук

Как не в каким чарстви, не в каким государстви, как жив поп, поп удов, и как была у евтаго папа доц яго радная. Ета, братиц ты, как ён бярёг яе, и как ён ни ездить куды у приход, ён завсягды' вязець ей гастинцыки: що евта прихожани знаюць, що ёсь у нашаго папа доц и надабиць ей как-нибудь гастинцыка паслаць. И паехав ён у приход – верст за двенадцать дзеревня, ну, ета ён з прицастям паехав, и там ён прицастив цалавека; ну, ладна, и прибярягли яго воцинна харашо. Ну, ён и забыв, щобы гастинца доцки дали, ну, ён и сев з евтим и паехав дамов.

И едзиць ён па дароги, и гариць цалавеццая галава на дароги, и уся згарела, только попил ядин астае'тцы. Ён было праехав, патом и уздумав: «Ще ж я праехав? Видзь цалвеццая галава гариць, дай я вазьму, у карман евтат папялок улажу', связу дамов и пагрябу». Ну, узял ён у карман яго и усыпав, сев на' лошадзь апяць и паехав дамов. Ну, прияжджаиць к двару, и сувстрикаиць яго до'цка, з лошадзи знимаиць яго; у яго забалела галава, ви'дна з ветру, и яна спаць яго палажила на пярину. Ну, патом яна уздумала ета: «Ах, бацюшка ж мой нябось гастинца привёз!» Яна и цап у карман; евтат жи папялок абаратився ларцыкам. Ну, ета яна выхвацила етат ларцык и кажиць: «Ну, ларцык! Харашо; а ня знаю, как яго атлажиць». Ну, вот яна выхвацила и лизнула яго и забяреминила. Хто носиць па нядзелям, а яна па цасам; дайшло да таго уремя, що радзиць, и радзи'ла; ну, сийцас патом яго и ахрисцили, нарекли имя Надзей, папов унук.

Патом став росць етат маладзениц; хто расцець па гадам, а ён па цасам; шесць нядзель концылась – на вуличу к рябятам шулугу ганяць пайшов. Вдариць ён па шулуге, шулуга ляциць, тольки звижжить; каму вдариць у нагу – нага проц, каму вдариць у руку – так рука проц, каму у галаву – галава проц. Ета атцы евтих дзяцей и приходзяць к свящельнику етаму, и приходзяць к свящельнику з прозьбай: «Бацюшка! Ни пущайце свайго унука на вуличу гуляць к ребятам, больна много ён шкоды дзелаець». Каторый гаво'риць – майму галаву' адарвав, друге'й гаво'риць – майму руку адарвав; ни пущайце, гаво'рюць, бацюшка, как можна.

Ну харашо, мог ён вуздержаць яго до самаго лета; ён вырас парядашнай, и гаво'риць ён: «Ну, дзедушка любезнай, що ж мы будзим дзелаць-рабатаць?» Дрянно дзед яго узрадовався и гаво'риць: «Доц мая любезная! Слава табе госпадзи! – гаво'риць. – Дав бог наследницка како'га; бог паслав! И каке'й хлапатнэй! Що я буду з ним дзелаць? Ну, станим рабатаць. По'йдзим, – гаво'риць, – унуцык мой, ляда вывалим». – «По'йдзим, дзедушка!»

И зайшли яны у бало'та, и выбрали яны места такоя припадобная. Дзед став нацынаць ель валиць, ён (внук) гаво'риць: «Дзедушка, ты ня поцынай, меня бласлави». – «Ну, – гаво'риць дзедушка, – унуцык, бог цябе блаславиць!» Ён сийцас как на'цав, как по'цав да как став валиць, адна лес трящиць; так сякане'ць з яднаго' бока тапаром, с друго'го дзерива паляцела. Да двенадцатага цасу ён вывалив палтары дясацины ляда. Дзед кажиць: «Ну'жна сечь ме'льця да жечь». А ён гаво'риць: «Дзедушка, мы и так груддё складзём».

У три дня ета ляда паспела сеяць. Узя'ли яны з дзедам и пасеяли, да врадзився ж авёс, так етакай авёс нисказа'нной. Ну, павадзився в евтат авёс мядзведзь. Пасматрев поп, схадимши, ляда – много зъедзина авса. Приходзиць ён дамов, спрашиваиць унук: «Що, дзедушка, ти какаво наша ляда?» – «Дрянно', унуцык, харашо, тольки ж повадзилась какая-то дзикая лошадзь, дрянно' ись и многа зъяну здзелала». – «Как так, дзедушка, скольки трудився я, а яна, евтакая шельма, скольки зъяну надзелала!

Пайду пакаравулю. Пайщи-тка мне кольки ни на ёсь пяноцки». Сев ён, звив аброць, паабедав, в лес пайшов. Приходзиць ён в ляда, и вдивився ён, удал добрай моладзиц: «Ах, бог мой, кольки шкоды здзелала, цирпець нивазможна!» – и сев ён сиред ляда на пни. Ну, и сидзиць: патом сийцас мядзведзь и'дзиць з лесу, и пряма у авёс, и взнявся и паёнс авёс смуниць. Ён, добрай моладзиц, и вдивився: «Що ж евта за дива, я евтаких лашадзей не видывав; що б ета за аказия такая, как яна авёс кастиць».

Ета падходзиць ён – мядзведзь – к няму близка, к самому ка пню. Мядзведзь е'тага и ни внываиць, що цалавек стаиць; ён думаиць, що ета пень стаиць, и падходзиць к няму близка. Ён сийцас са пня, и цап яго за ву'ши, и схватив; ета схватив и притиснув к зямли яго. Мядзведзь думаиць: що таке'й, и хацев паправитца; ну вуж по'зна ён яму и папя'сца ня дав, узяв яго етай аброттю забратав и дамо'в повёв. И вёв ён яго дамо'в, мядзвездь какоя дзерива захвациць – з корним вароциць. Ну, и привёв ён яго дамо'в, привязав сиред двара к сталбу и приходзиць у вызбу. «Ну ты, госпадзи, – гаво'риць, – какая лошадзь, дзедушка, разъелась! Как я умарився, тянумши яе дамо'в!» Дзед вышав на двор и вжахнувся. «Пасматри-тка, – гаво'риць, – доц мая любезная, що твой сынок, а мой унуцык здзелав» – и кольки время дзивавилися яны. Ён ‹внук› гаво'риць: «Ни дзивуйцися, а гаво'рьти, що мы над етай лошаддю дзелаць будзим, как яна сильна дужа, и що на ёй рабатаць?» – «Вази, – кажиць дзед, – унуцык, дро'вы».

Взяв ён етага мядзведзя и запрёг яго у цялегу, и панёс ён вазиць дро'вы на мядзведзю, и у три дня усе цыста загрузив, абклав кругом усё сяление. Етим прицетникам ни выйци, ни выихаць; усё загрузив цыста! И приходзяць ети прицетники к етаму свящельнику и гаво'рюць: «Дзе хоцьте дзеньте яго, щоб ён ня быв; що ж ета за аказия, що у три дни усё сяло загрузив, ни выйци, ни выихаць никак нивазможна». – «Ах, доц мая, – гаво'риць дзед, – що мы будзим дзелаць! Жалка табе сына, а мне унука; ну ж по'шлим яго, куды хош ён – туды и ступай!» Ну, призываиць ён к сабе унука и гаво'риць: «Ну, унук мой любезнай, приходзяць прицетники з прозьбай; жалка мне цибе а ступай ты, унуцык, куда ты уздумав, на все цатыри стораны». – «Эх, дзедушка мой любезнай! Вы б давно и сказали мне евта, я и пашов бы, никольки ня медлимши. Матушка мая любезная! Спяки мне каравашицку». Маць яго спякла яму каравашицку, улажила у хатомацку.

Вставав ён ранёшинька, вмывався бялёшинька. Узяв ён евту хатомацку, надзев яе на плецы, блаславився: «Матушка мая любезная и дзедушка мой радзимай, блаславице на пуць, на дарогу». Памалився ён богу и пашов, и вышав ён у цыста поля, и наставив ён ни пуцём, ни дарогай, и наставив ён ляса'м дрямуцым, грязям тапу'цым, и ишов ён семь дён без полдён, рот на апашку и язык наатмашку; вышав ён у тридзевятую землю, у тридзесятая чарства, и выходзиць ён у цыстая поля, у крутые горы, – и гуляиць Гарыня-багатырь и горы капком капаиць. Приходзиць Надзей, папов унук, к няму и гаво'риць: «Бог помаць, Гарыня-багатырь! Куды какая в цибе сила нязметная. Как ты, – гаво'риць, – гарам капаишь, как шулугу?» А ён гаво'риць яму: «Эх, – гаво'риць, – удал моладзиц! Ни вдивляйся ты маей сили. В тридзевятай земли, у тридзесятам чарстви, – гаво'риць, – как ёсь Надзей, папов унук, так у таго ня евтакая сила! Как привёв ён мядзведзя з лесу, да на мядзведзи усё цысто сяло загрузив. Яго, – гаво'риць, – во'ран кастёв ни заносиць, добрай маладой конь ни завозиць!» А ён гаво'риць: «Ах, брат Гарыня-багатырь! Ни во'ран кости заносиць, а сам добрай моладзиц заходзиць». А ён гаво'риць: «Ах, брат, тык евта ты Надзей, папов унук! Вазьми, брат, мяне у мяньшие братья». Ён яго и узяв, и яны многа хадзили, и многа багатырёв пабядзили, и многа гарадов захвацили; патом яны пажанились и багата жили.

...назад              далее...