Кое-что о сказочниках и сказках Екатеринбургского уезда Пермской губернии

I

Обилие сказочников и сказок, несмотря на культурность населения. Причины того. Природа края. Роль «Урала» в местных сказках. Башкиры и другие инородцы. Прошлое края. Пестрота в составе населения. Заносные сказки и условия их распространения. Солдатское влияние в местных сказках. Тюрьма. Бурлаки.

 

Пермская губерния и, в частности, более изученный мною Екатеринбургский уезд этой губернии сравнительно очень богаты сказками и сказочниками. В Екатеринбургском уезде записано теперь около ста (99) русских сказок, во всей же Пермской губернии — около двухсот русских сказок (196), не считая сказок башкирских, пермяцких и иных. Таким количеством записанных сказок могут похвалиться только весьма немногие великорусские губернии ( По подсчету С. В. Савченка (Русская народная сказка. Киев, 1914. С. 174 — 175) до 200 сказок записано в Архангельской губ., до 180 — в Самарской, до 150 — в Новгородской и Олонецкой, до 70 — в Вологодской, от 50 до 100 — в Рязанской. Перечень русских сказок Пермской губернии, не вошедших в мой настоящий сборник, дан мною ниже. ).

Сельское население Пермской губернии, особенно же население той местности, где я записывал сказки, не сохранило старинного уклада своей жизни в той степени, как это мы находим в Архангельской или Олонецкой губерниях. Напротив, по степени образования население Екатеринбургского уезда нисколько не уступает великорусским губерниям центрального промышленного округа — Владимирской, Ярославской и Московской, где народные сказки если и сохраняются еще теперь, так разве в самом ничтожном количестве. Очевидно, в Пермской губернии имеются какие-то особенные причины, которые способствовали лучшему бытованию здесь сказочной традиции.

Такими причинами нужно признать, во-первых, характер местной природы и, во-вторых, состав местного населения.

Екатеринбургский уезд прорезан Уральским горным хребтом с его отрогами. Селения, где я записывал сказки, расположены неподалеку от этих гор. Покосы местных жителей лежат главным образом в горных долинах; заготовка дров и строевого леса производится местными жителями главным образом в лесах, покрывающих горные отроги Урала; там же происходят большею частью и рудничные работы — копка и вывозка руды.

Занятая Уральским хребтом, его разветвлениями и отрогами, гористая и лесная местность в громадной своей части необитаема, как непригодная для земледельческой культуры. Она известна у местных жителей под именем « Урала », и слово это понимается здесь не в смысле определенного горного хребта, а в смысле дикого, необитаемого и малодоступного места.

Дремучие, необозримые леса в этом «Урале», часто еще и поднесь не тронутые топором дровосека, глубокие долины, каменные вершины и скалы, богатство животного царства, особенно же змей, ящериц и насекомых, жизнь коих народу совершенно неведома; наконец, обилие больших и малых озер с их камышистыми берегами и каменными необитаемыми островками — все это не могло не производить на обитающего тут человека впечатление чего-то таинственного, волшебного; все это должно было направлять воображение местного жителя в таинственный мир неведомого и чудесного, усиленно питать веру в близость этого чудесного и таинственного.

У жителей, обитающих в густо населенной местности, среди сплошных возделанных нив, не может быть ни этой веры в близость таинственного, ни этого направления фантазии в сторону волшебного и сказочного. Так, когда на реке появляется пароходство, у прибрежного населения сама собою исчезает вера в водяных и русалок: их, мол, распугали пароходные свистки; в местах, где каждый аршин жидкого леса вымерен и исхожен ногами человека, не может быть живой веры в леших.

Наоборот, близость необитаемого и дикого пространства, тянущегося вдоль а поперек на сотни верст, питает и крепит в соседнем населении веру во все таинственное и волшебное. А такая вера — прямой залог глубокого интереса к сказке, так как сказка для местного жителя служит, в сущности, ответом воображения на пытливый вопрос о том, чем же и как живет этот дикий и угрюмо-безлюдный Урал?

Недаром же местом действия большой части печатаемых ниже волшебных сказок является именно «Урал». «В Урале , в темных лесах» родился Иван крестьянский сын, герой сказки о «Незнайке» (с. 48); в « Урале » же он встретил огромный дом Чудовища-людоеда, которым был принят в дети и у которого нашел вещего богатырского коня, виновника всех дальнейших его подвигов (с. 50); «в Урале » происходит все действие сказки «Звериное молоко» (с. 67): здесь Дар-гора с чудесною лисою и крепость трехсот разбойников с яблонями и с воротами в подземелье; «по Уралу , диким местам, не путём, не дорОгой» (с. 76) отправляется Иван-царевич в поиски за Еленой Прекрасной и на пути встречает дома своих зятевей — Медведя Медведевича, Ворона Вороневича и Воробья; «по дикому же месту поехал» (с. 79) Иван-царевич и после, когда пришло время разыскивать ему похитившего Елену Прекрасную Кощея Бессмертного; в Урале же (с. 80) служит он и у Яги-Ягишны, обитающей в избушке на козьих ножках, на бараньих рожках; «в Урале » (с. 123) в дубе скрывается невеста-волшебница Ивана-царевича и выходит оттуда змеей; «по Уралу » (с. 126) пошел Федор Бурмакин и встретил здесь побоище льва с шестиглавым окаянным Идолищем; «по Уралу» (с. 142) в легенде ведет бедного богомольного рыбака чудесный кум-ангел, и тут они накопали целый мешок лечебных трав; и после тот же ангел ведет вновь своего кума «не путЕй не дорогой — диким местом, Уралом » (с. 143), так что путник «на себе всё прирвал [очевидно, древесными колючками] и с тела кровь на нем льет ручьями», а приходят они этой дорогой в пещеры, где горят жизненные свечи людей; «по Уралу » (с. 154, 155) едет и Боба-королевич, причем в первый раз встречает монаха-отшельника, который крадет у него коня, а другой раз лев напал тут на жену Бовы и умертвил Полкана; «в тридевятом государстве, в диком лесу, в урале » (с. 159) ищет Иван-царевич свою жену, царевну-лягушку, причем обитающая тут в избушке старушка дала ему меч-самосек; «не путей не дорОгой, чащами, трущобами, уралом » (с. 188) едет Василий-царевич и встречает тут громадные табуны Ворона Вороневича, а потом и самого Ворона В., женившегося на сестре Василья и потом убившего своих свояков. « Уральными местами» (с. 368) идет и герой башкирской сказки, разыскивая свою жену, улетевшую от него «водяную девицу».

Было бы ошибкою видеть во всех этих случаях одну пустую сказочную формулу, утратившую уже свое определенное содержание; в других сказках того же сказочника действие происходит в подобной же обстановке, но не в «урале», а у моря (с. 98, 118, 179 и др.), и тут нет никогда никакого смешения, — никогда не случается, например, так, чтобы море оказалось около Урала. Да и самая формула с упоминанием «Урала» могла возникнуть только в данной области, а не где-либо в ином месте ( В сказке об Илье Муромце «такой Урал» оказывается и близ Невы-реки (с. 147), но тут можно видеть лишнее доказательство тому, что сказочник разумел под своей Невой не петроградскую Неву, а уральскую реку Нейву (с. 417) или другую подобную ).

«В старинные времена было это. Народ был тёмный, непросвещенный. Наши прадеды еще жили. Народонаселения здесь еще не было, были одни леса. Потом стал селиться народ помаленьку» (с. 244). Такими словами начал свою сказку «Звериное молоко» один из наиболее интеллигентных моих сказочников, Глухов. Тут не может быть никакого сомнения в том, что местом действия сказки представляется именно Уральский хребет и его отроги. О том же свидетельствует и столь частое упоминание в наших сказках озер (см. указатель), которых среди горных отрогов Екатеринбургского уезда весьма много. Напротив, рек в данной местности Екатеринбургского уезда почти совсем нет (исключение — небольшая река Теча), и в сказках реки упоминаются весьма редко, да и то все безымянные реки, исключая упомянутую выше реку Неву (Нейву?), встретившуюся в сказке об Илье Муромце.

Упоминание в сказках башкир или «татар» (см. в указателе оба эти слова), как чаще называют своих соседей-башкир русские жители Екатеринбургского уезда, — новое отражение данной местности в сказках. Но башкиры и татары встречаются только в сказках бытовых, что так естественно и понятно. Не исключена, правда, возможность, что в волшебных сказках башкиры (и особенно киргизы?) разумеются под образами «Сам с ноготь, борода с локоть» или «Ворон Вороневич» и «Харк Харкович — Солон Солоныч»: обилие у этих чудовищ скота несколько сближает тех и других; но это только мое предположение, точно так же, как и мысль о представлении в образах бабы-Яги и царевны-лягушки соседних финно-угров — остяков и вогулов (ср. с. 452 и 419). Один и тот же сказочный образ в разные эпохи народной жизни понимался, конечно, различно; мы не касаемся здесь вопроса о первоначальном возникновении и понимании образов (быть может, и мифологических) бабы-Яги и других подобных; но что современные пермские сказочники из народа склонны отожествлять бабу-Ягу и царевну-лягушку с соседними остяками или вогулами, а Самого с ноготь, борода с локоть или Харка Харковича с соседними же киргизами и башкирами, — то некоторые намеки на такое понимание я получил от самих же сказочников.

Если настоящее Урала таинственно и волшебно, то прошлое его еще таинственнее и чудеснее. Русское население появилось здесь не так давно, сначала в небольшом числе, и пустынный, дикий характер безлюдного Урала был выражен тогда много сильнее. Среди первых русских обитателей Урала здесь жили богатейшие заводовладельцы, жили в своих роскошных замках, окруженные всеми удобствами, изобретениями и редкостями тогдашней культуры.

Вдали от столицы, среди бесправного крестьянства (крепостного и горнозаводского посессионного), среди подкупных мелких властей, жизнь этих прежних «королей Урала» была очень своеобразною и диковинною. В «уральских» и других рассказах местного уроженца, известного писателя Д. Н. Мамина-Сибиряка, мы находим предания о действительных событиях, которые нам кажутся теперь сказочными. Народная же молва, конечно, преувеличивала и приукрашивала роскошь местных богачей, так что действительность тут сливалась со сказкой. Отражение преданий об этой роскоши можно видеть и в наших сказках; например, в шестой комнате у старика «наловлено всякого сословия разных птиц, поют разными голосами» (с. 43), то есть нечто вроде зверинца; «в первой комнате море враз [сразу] образовалось, и корабли. Во второй комнате сад: утки, лебеди, фонтаны, яблони. В 3-ей комнате сражаются, война идет, стрельба из пушек. В четвертой — хрустальный дворец, музыка. В пятой — горы, и не видать, где у них вершина» и т. д. с. 243). ( Кстати заметить, что через служащих, свиту и дворню эаводовладельцев Урала к местному крестьянскому населению могли легко проникнуть некоторые книжные сказочные сюжеты. Между прочим, в Шадринском уезде Пермской губернии в 1860-м году была записана А. Н. Зыряновым местная сказка с сюжетом, заимствованным из «Сатирикона» Петрония (Пермский сборник. М., 1860. Вып. 2. Отд. 2. С. 165, № 3 «Жена забыла мужа»; ср. о том: Благовещенский Н. М. Пермские сказочники и Петроний / Русское слово. 1860. № 9. С. 132—149). )

Сельское население Екатеринбургского уезда отличается весьма пестрым разнообразием своего состава. Пермский Урал заселен русскими в позднее сравнительно время; и в заселении его участвовали выходцы из самых различных краев. Тульские и иные кузнецы были вызваны сюда на железные заводы; крепостные разных губерний переведены сюда помещиками на новые земли и также для работы на заводах; они же и бежали сюда от тягот крепостного права; староверы притекали сюда, избегая религиозных преследований; преступники — от суда и наказаний;

многие застряли здесь на пути в богатую Сибирь ( Кыштымско-Каслинский округ, где я записывал сказки, равно как и Шадринский уезд, где так много собрал сказок А. Н. Зырянов, расположены к востоку от Уральского хребта, то есть собственно уже в Сибири. ); отхожие промышленники шли сюда на работу и иногда оседали здесь ( Так случилось, между прочим, и с сказочником Медведевым, портным из Костромской губернии, поселившимся потом в с. Куяшах (с. 8). ). Южновеликорусы здесь перемешались с северновеликорусами, отчего и произошла сильная пестрота местных говоров: акальщики настойчиво перемешаны с окальщиками. В Верхнем Кыштымском заводе, где я записывал сказки, одна улица слывет «Симбирка», вторая — «Межигородка»: обитатели первой населились из Симбирской губернии, второй — из Нижегородской; жители третьей улицы того же завода, «Медведёвки», принадлежали некогда помещику Медведеву. Крестьяне села Метлина (местожительство моего сказочника Савруллина) переселены сюда помещиком из Саратовской губернии. Предки моего сказочника Шешнева, как и всех коренных жителей Нижне-Сергинского завода, жили некогда, вероятно, в Тульской губернии, откуда и принесли свой акающий говор ( См.: Зеленин Д. К. Великорусские говоры с неорганическим и непереходным смягчением задненебных согласных. СПб., 1913. С. 519—522; тут есть данные и о заселении края. Ср. также: Отчет Д. К. Зеленина // Отчет о деятельности Отделения русского языка и словесности имп. Академии наук за 1908 год / Сост. Н. П. Кондаков. СПб., 1908. С. 34—37. ).

Все эти переселенцы весьма легко могли занести сюда и сказки из самых разных местностей России. А непрекращающийся доселе прилив на Урал рабочего и ремесленного люда способствует пополнению и обновлению местного сказочного запаса.

Население Кыштымско-Каслинского округа живет, кроме того, в довольно тесном общении с соседними башкирами, среди которых знание русского языка распространено теперь очень широко: башкиры работают вместе с русскими в рудниках, на заводах, в артелях рыбаков, служат работниками, кучерами, пастухами и т. п.; русские сеют хлеб на башкирских землях и охотно принимают к себе на постой башкир, приезжающих в заводы на базары и ярмарки. В старину же были, конечно, как с той, так и с другой стороны пленники ( Точнее: просто захваченные, похищенные не на войне, а во время разбойных нападений. Похищенная Иваном-царевичем молодица-лебедка в сказке носит все признаки кочевнического происхождения (с. 452). Пленные же, бесспорно, были в старину одним из важнейших факторов переноса сказок от одного народа к другому — фактор пока исследователями сказок не оцененный. ). А среди созерцательных и ленивых башкир сказки и теперь пользуются большею любовью и распространением, нежели даже у русского населения Пермского края. ( В башкирских деревнях я в каждой находил лиц, знающих сказки; напротив, в русских селениях сказочники находились далеко не в каждом. )

Если отмеченные мною выше следы местного влияния в записанных мною сказках резко бросаются в глаза, то и следы чуждых, заносных влияний в них не менее сильны. Мой главный сказочник, Ломтев, сообщил мне, что многие из его сказок выслушаны им «от дальних рассейских», хотя сам Ломтев из пределов Пермской губернии никуда не выходил ни на шаг. В первой же излюбленной сказке Ломтева мы встречаем дважды совершенно чуждое Пермскому краю выражение под ташки (с. 44, 47, ср. 403), которое и сам сказочник тут же считает нужным пояснить: «под пазухи, по-нашему» (с. 44). Выражение это заимствовано от уроженца или Воронежской (см. с. 403), или какой-либо другой губернии юга России. Герой той же самой сказки Ломтева топит печь соломою (с. 45), чего на Урале никогда не бывает; и отсюда явствует, что данная сказка заимствована от жителя какой-то дальней губернии. В бытовых сказках других сказочников встречаем черемис (см. указатель), которые в данной местности не живут, корчму (с. 444), продажу дубника, который в Екатеринбургском уезде не растет (с. 431), и т. п. Все это случаи, так сказать, механического заимствованья, совсем не то, что упоминание в местных сказках львов, морей и других чуждых данной местности предметов, прочно сросшихся со сказочною традицией.

Об обстановке, при которой местными сказочниками выслушиваются и усваиваются заносные сказки, согласно свидетельствуют сами сказочники. В рудниках, на рыбных ловлях неводом ( Башкирам одной только Карабольской волости принадлежит сорок местных озер, среди коих много весьма рыбных. Озера эти сдаются в аренду местным русским купцам. Зимою производится в них ловля рыбы неводами, для чего нанимаются многолюдные артели рабочих. ) и в лесосеках работают многолюдные артели рабочих, как местных, так и пришлых; зимою им приходится спать в общих зимницах-избушках. Работа зимою кончается рано, с наступлением темноты; долгие зимние вечера и коротаются рабочими за сказками; в большой артели почти всегда найдутся люди, знающие несколько сказок, а прочие слушают и запоминают.

Ремесленники, в частности «пимокаты» (катанщики валяной обуви ( Этим промыслом занимался и мой главный сказочник, Ломтев. )) и портные ( Среди известных мне сказочников Медведев — портной. ), ходят зимою же по домам своих заказчиков, где и ночуют. Сказки рассказывают они или за работой, или же, чаще, опять-таки в долгие зимние вечера, на сон грядущий. Слушатели — ученики ремесленника, хозяева с домочадцами, а часто и соседи. Ремесленника, который хорошо рассказывает сказки, многие заказчики предпочитают: веселее; вот почему многие пимокаты и портные намеренно стараются запомнить возможно больше сказок, хотя чаще это достигается ими в детстве, когда мальчик ходит с ремесленником в качестве ученика. К этой же категории сказочников нужно причислить и пастухов, которые иногда также ночуют поочередно у всех домохозяев селения; но лето, с его короткими ночами, гораздо меньше благоприятствует сказкам, чем зима.

Портные и пимокаты на Урале большею частью пришлые (главным образом из Вятской и Костромской губерний): они, таким образом, не только переносят местные сказки из одного округа в другой, но также и заносят на Урал чужие сказки.

В старину сказки рассказывались также и в собраниях гостей, на пирушках, в частности — на свадьбах. Теперь этот обычай на Урале уже вывелся, но старые авторы его еще знают. Священник Тихон Успенский тиз Шадринского уезда в 1859-м году писал про свою местность: «...немало удовольствия доставляет собравшейся семье крестьян старик сказочник» ( Пермский сборник. М., 1859. Вып. 1. Отд. 4, смесь. С. 36. ). О том, что сказки рассказывались также и на свадебных пирушках, явствует из напечатанной ниже сказки, записанной в Екатеринбургском уезде в 1863-м году (см. с. 304): странников не пустили было ночевать во дворце у царя, праздновалась свадьба и было очень много народу; тогда странник заявляет: «Скажите хозяину, что я умею сказки сказывать: может, честная компания и послушает моих сказок»; тогда странников пустили, и один из них действительно стал рассказывать сказки. ( Один из моих вятских сказочников, г. Краев, — профессионал по сказыванью сказок на свадьбах (см.: Великорусские сказки Вятской губернии / Сборник Д. К. Зеленина. Пг., 1915. С. 82). )

 

Наконец, распространению и переносу (а также отчасти и переделке) сказок много способствует солдатчина и... тюрьмы, что имеет уже не только местное, Уральское, но и общерусское значение. В солдатских казармах и в тюрьмах собираются уроженцы и жители разных краев России и как видно, часто рассказывают друг другу сказки: многие из наших сказок не только выслушаны от солдат, но даже и созданы (или, по крайней мере, переделаны) солдатами. Хотя я и старался избегать сказочников-солдат, так как в их устах сказка легко может быть совсем не местною, но солдат обыкновенно почти всюду называют, на расспросы заезжего человека, о сказочниках в первую голову, — и я их, разумеется, не мог обойти. Савруллин, Черных, Лёзин и Цыплятников — эти четверо из моих сказочников — солдаты. Черных, впрочем, все свои сказки выслушал на своей родине, а не в военной службе, так что для его сказок солдатство значения не имеет. Савруллин также выслушал часть своих сказок от старухи Панихи в с. Метлине, но большая часть его сказок вынесена им с военной службы, из Туркестана. Из напечатанных мною сказок Савруллина в трех сказках героями являются солдаты: «Солдат учит чертей», «Колдун и солдат», «Новая изба и черемисин» (с. 203—210); а из ненапечатанных рассказов Савруллина содержание трех свидетельствует о их солдатском происхождении: «Про солдата», «Фома Данилов» И «Марья пленная в Хиве» (с. 192). У Лёзина обе сказки (с. 274—276), «Морока» и «Бесстрашный солдат», имеют своими героями солдат. Записанная мною сказка Цыплятникова «Смех и горе» (с. 285—290) не оставляет никакого сомнения в том, что она даже и создана в солдатских казармах.

Кроме названных мною выше четырех моих сказочников-солдат мне известны и еще два сказочника-солдата; это — Стерхов, от коего я записал чисто солдатскую сказку «Петр Великий и три солдата» (с. 350—351), и башкир Каримов, выслушавший свои русские сказки в военной службе. Из четырех известных мне сказок этого последнего две — чисто солдатские: «Бесстрашный солдат» и «Солдат спасает Царскую дочь от змея» (с. 347—349), и две ничего специфически солдатского в себе не заключают (с. 349—350).

Еще характернее, что ряд сказок, рассказанных мне сказочниками не-солдатами, носит все-таки специфически солдатский характер: очевидно, эти сказки выслушаны были от солдат. У Ломтева три таких сказки: «Иван солдатский сын» (с. 109—117), «Васенька Варегин» (с. 128—139) и «Солдат и Смерть» (с. 181—184). Не касаясь этой последней легенды, с которой солдатство героя срослось, так сказать, органически, замечу лишь, что первые две сказки носят весьма яркие признаки своего происхождения из солдатской казармы: там и здесь герой-солдат сильно идеализирован, а во второй сказке («Васенька Варегин») столь много чисто военных подробностей, что мой прекрасный сказочник Ломтев даже в них запутался (с. 415).

У сказочника Киселева, также не служившего в солдатах, одна сказка — «Морока» — известная солдатская: герой ее — матрос (с. 251). Сказочники-башкиры, сказки коих помещены в настоящем сборнике, — все несолдаты; но одна из их сказок («Рога», с. 354—356) имеет все признаки солдатской переделки, и видимо, выслушана башкиром от русского солдата.

«Матросова сына», Илюшку пьянюшку, мы видим героем записанной Зыряновым в 1850-х годах сказки о князе Киевском Владимире, сказки, сильно проникнутой былинным духом (с. 341—342). Довольно важную роль солдат играет и в сказке «Муж да жена» (с. 296).

В качестве же второстепенных действующих лиц солдаты в моих сказках сравнительно очень редки, и роль их весьма скромная (см. указатель).

Таким образом, солдатское влияние в печатаемых мною ниже сказках нужно назвать сравнительно скромным, что лишний раз подтверждает богатство сказочной традиции в Пермском крае: в Вятской губернии, бедной сказками, солдатское влияние много сильнее. Из 112 главных действующих лиц в напечатанных ниже полностью пермских сказках (исключены герои животные и чудовища) солдат (матросов) и солдатских детей только 14, тогда как крестьян (если присоединить к ним лиц неопределенного сословия, названных в сказке: охотник, работник, слуга, лакей, кузнец, старик) 64, купцов и купеческих сыновей 14, царевичей и государей 14, духовных 3, бар 2 и чиновник («стрехулет») один.

Что же касается тюрьмы, то одна из печатаемых ниже сказок, по-видимому, ведет свое начало именно оттуда. Разумею сказку, новейшего пошиба, героем коей является беглый образованный каторжник «купеческий сын Володька» (с. 417), достигший потом королевского престола. Эта именно идеализация героя-каторжника и заставляет меня предполагать тюремное происхождение данной сказки. Ломтев как-то мне проговорился, что ему довелось сидеть в тюрьме и там слушать сказки; я счел неудобным расспрашивать его подробнее об этом щекотливом предмете, но догадываюсь, что это была именно данная сказка. Кроме того, и в сказке о невесте-волшебнице каторжник играет хотя и второстепенную, но весьма почетную роль — роль изобретательного советника, получающего за свои советы весьма крупные суммы денег; и роль эта настолько крепко срослась с каторжником, что его мы видим одинаково в обоих, записанных мною от разных лиц, вариантах данной сказки. Это — Васька Большеголовый в подтюремке (с. 118) или же Васька Широкий Лоб в остроге (с. 259). ( Аналогичную роль почетного советчика в другой сказке играет «шелудивая пьяница» (с. 224), именем коего сказочник даже и озаглавил свою сказку. )

Совеем отсутствует в моих пермских сказках герой бурлак, с которым мы не раз встречаемся, например, в сказках Вятской губернии. Да и в пермских сказках бурлаки — в свое время сделавшие, по моему мнению, весьма многое для распространения, а частью и для переработки многих сказок, — встречаются, только не в Екатеринбургском уезде, в котором бурлачества совсем нет и не было. В сказке «Загадки», записанной Д. М. Петуховым в Пермском уезде, главным действующим лицом является именно бурлак (Афанасьев. Сказки, примеч. к № 185 ). В стихотворной сказке Волегова, из Соликамского уезда, на тему «муж да жена» роль «служивого» ниже печатаемой у меня сказки из того же уезда (с. 296) играет бурлак (Архив Географического общества, XXIX, 68).

Все эти мои суждения, делающие на основании сословного положения героя сказки некоторые выводы о происхождении сказки (точнее говоря: о переделке сказки в тот именно вид ее, в коем сказка записана мною), — основаны на том общем правиле, что сословное положение героя легко меняется по произволу сказочников (о чем см. на с. 413).


Cтраница 1  2  3


Публикуется по изданию: Великорусские сказки Пермской Губернии. С приложением 12 башкирских сказок и одной мещерякской. Сборник Д.К.Зеленина. Издание подготовила Т.Г. Иванова, С.-Петербург, 1997, с. 583.

 

 


...назад              далее...