Русская старина

Сказочники и сказки Пушкинского района

По записям и наблюдениям во время поездки, летом 1927 г. в окрестности с. Михайловского, б. Опочецкого у., б. Псковской губ.

IX

Василиса Андреева („Васиха“) — девочка 10 лет, из деревни Звягино Новоржевск. у., жила в доме Волкова как нянька; она — родная сестра его невестки. Грамотная, сказки слышала от других детей.

№ 44. Волшебное кольцо. Отдаленные варианты: Афанасьев, № 112; Смирнов, №№ 35, 283, 301; Андреев, 560. Сюжет известен и в „1001 ночи“. Наш вариант не везде полон и упорядочен, но своеобразен и любопытен.

X

Филипп Петрович Волков, 68 лет, неграмотный крестьянин дер. Стригово, у озера Белогуль, относившейся к Новоржевскому у. и затем вошедшей в состав Пушкинской волости (ныне Пушкинского р.). Называется также и „Макавейский“. Просит звать себя: „товарищ Волк“. „Волком“ зовут его и в народе. Бодрый, подвижной человек, кажется гораздо моложе своих лет. Проживал с женатым молодым сыном и подростком-мальчиком. С 10 до 25 лет Волков жил в чужих людях в разных местах данной округи „по работникам и по кучерам“; потом долго служил полесовщиком. Умен, любезен в обращении и красноречив. О нем говорили: „На язык он пробойный“. — „Он у нас языком пространный, на словах его не поймаешь, и по учреждениям и везде может говорить“. Охотно вспоминал и рассказывал как гулял на богатых купеческих свадьбах, приглашенный в качестве сказочника. Песен не знает, хотя отец и мать были хорошие песенники, но большой мастер плясать. Сказки свои Волков рассказывал с воодушевлением и, повидимому, с некоторой свободой в обрисовке подробностей, влагаемых в один композиционный план. Он нисколько не затрудняется разделять сказку на небольшие фразы и предложения, удобные для записи, но в этом случае, конечно, он рассекает сложные синтаксические сочетания на части, невполне соответствующие первоначальному целому, вообще теряет настроение, лишает рассказ стилистических украшений, создает упрощенные формы речи и даже пропускает целые сказочные формулы. Так, при записывании он сказал мне: „родили мальчиков“. Первоначально, когда я только выслушивал эту сказку, за этим следовало: „голос в голос, волос в волос, рост в рост“, что чрезвычайно важно для дальнейшего рассказа. Волков — рассказчик с темпераментом, горячность которого умерена опытом и обдуманной обработкой текста. Его художественный жар поднимается и опускается в соответствии с ходом повествования. С наибольшим оживлением и выразительностью он произносит диалоги своих сказок. Переживания, однако, настолько его увлекают, что он иногда сбивается с формы третьего лица и начинает говорить от первого. Из всех сказочников Пушкинской волости, вообще дающих довольно разнообразный материал в отношении формы построения стиля и языка сказки, Волков привлекает особенное внимание как свободной разработкой повествования, так богатством и мастерством использования стилистических приемов и средств языка. Не думаю, что в нарисованных им картинах отражается его личное творчество. Чувствуется, что сзади его стоит особая стилистическая школа, которой он является свободным и талантливым представителем. Жанр Волкова — длинные, занимательные сказки. Распространение текста достигается у него не искусственным сцеплением разных повествований и сказочных мотивов в один продолжительный рассказ. Для него немыслимо, например, наивное неискусное соединение басни Крылова с традиционной сказкой, как это мы видели в сказке Алеши Михайлова. Вся длинная первая сказка уложена без труда в традиционную схему о двух сказочных богатырях, родившихся от вкушения чудесной щуки. Старая схема даже сокращена и лишилась своей обычной тройственности. И при двух богатырях материал для повествования получился настолько значителен и сложен, что присутствие третьего богатыря оказалось излишним. Притом сказка приобрела больше естественности, так как матерями действующих в сказке богатырей явились только женщины.

Правда, что во 2-й большой сказке Волкова соединились две разные сказочные схемы: новейшая повесть со старой сказкой, но сплетение их сделано так искусно, и элементы 2-й схемы так естественно вторглись в 1-ю, что механического соединения совсем не чувствуется, и тип разгульного, находчивого солдата, в неизменных ему чертах благодушия и порядочности при колебаниях счастия и неудач, сохранен единым и целостным от начала до конца повествования.

Обращаясь к средствам удлинения рассказа в сказках Волкова, мы находим в них три основные условия: 1) чрезвычайно умелое и находчивое расширение самой схемы повествования вытекающими из нее логическими и художественными подробностями; 2) мастерское использование художественных традиционных формул описания и повествования; 3) необыкновенное развитие диалога в повествовании. Вежливые разговоры, как их представляет себе умный, бывалый человек, кучер и полесовщик, — отличительная черта сказок Волкова.

В языке этих сказок много поэтических элементов: не только часто встречаются художественные эпитеты, фигуральные и переносные выражения, но нередко являются и ритм, и рифма: „Мне вас бог не давал, и скробности я не видал; ...бог вас создал, и большую скробность я принял“. „С ронными попростились, в путь-дорожку пустились“. „Мне не век вековать — одну ночь ночевать“ и т. д. Из фигур обращу внимание на красивый оборот „единоначатия“: „В онно время кушали, в онно время отяжелели, в онно время носили, в онно время родили“.

№ 45. Иван-царевич и Иван-служанкин. Подобные сказки приведены у Афанасьева под №№ 76 и 77. Наш вариант своеобразного содержания и изложения. В нем мы видим объединение разных сказочных повествований, на стиле и языке которых, а частью и на комбинации, заметно отразилась индивидуальность сказочника. Со сказками Афанасьева (№№ 76 и 77) наша сходится лишь по началу, повествующему о чудесном зачатии героев от вкушения необыкновенной щуки. Следующий эпизод — спасение героем царевны от змея и женитьба на царевне — мы видим у Афанасьева уже в других сказках: № 85 (избавление без женитьбы), №№ 92, 104, 118 (избавление и женитьба, но с препятствием со стороны коварного водовоза или другого лица, присваивающего себе победу), № 119 (женитьба без препятствий). Для следующих звеньев в цепи повествования мы весьма затрудняемся указать близкие параллели в известных сказочных текстах. Здесь еще более чувствуются элементы недавнего местного творчества и введение в повествование редких сказочных мотивов. Такова история женитьбы героя. В ней намеренно запачкавшийся победитель радостно встречается царевной подобно тому, как пьяный и грязный Иван-купеческий сын любезно принимается Настасьей Прекрасной, чем герой сказки выигрывает большой заклад у богатого купца (Афанасьев, № 127а; Андреев, 303, 300 А, 313 I).

№ 46. Лиса и волк. Сказка рассказана Волковым в разговоре с домашними как иллюстрация одной мысли об обмане. Записана мной конспективно на память. См.: Рудченко, Народные южнорусские сказки, I, № 11. У Андреева нет.

№ 47. Солдат и царская дочь. Третья сказка Волкова еще более отличается своеобразием содержания и комбинаций. Во-первых, она является сложением бытовой повести об умном пьянице-солдате с традиционной волшебной сказкой о похищении царевны волшебником и возвращении ее хитроумным героем, которому обещана ее рука. Затем сказка осложняется выступлением на сцену злодея-обманщика, отнимающего временно у победителя его невесту, и странствиями и приключениями героя, в которых он получает волшебные средства для овладения потерянной царевной и наказания обманщика. Благополучная женитьба героя не оканчивает повествования: как и в первой сказке, он уезжает в лес на охоту — невеста его похищается волшебником, и он снова приступает к ее разыскиванию, которое заключается опять в борьбе с значительными затруднениями и препятствиями, преодолеваемыми собственно его волшебным конем. Сам же герой от начала до конца является только сметливым человеком, который лишь умеет использовать готовые волшебные силы и средства; так что с этой стороны вся наша длинная сказка сохраняет реальную основу, около которой создатели текста выткали сложную ткань повествования — в первой части, с пьяницей-солдатом, тоже совершенно реальную, во второй, с искателем и обладателем царской дочери, волшебно-фантастическую с традиционными элементами народных волшебных сказок. Относительно близкий вариант у Азадовского (Русская сказка, № 8: „Освобождение царской дочери солдатом-прапорщиком“). Отдельные мотивы: 1) Солдат пишет обманные письма родителям для получения денег (Смирнов, № 354). 2) Царевна, перескочившая через буфет и начавшая целовать штаб-капитана, напоминает былинную Настасью, жену Добрыни, которая, увидевши первого мужа, „хочет прямо скочить — избесчестить столы“ (Сборник Кирши Данилова, изд. 1901 г., стр. 84). 3) Похищение волшебного меча во время купанья его владетеля несколько напоминает обычный сказочный прием — похищение сорочки у купающейся красавицы-волшебницы. 4) Возрождение коня из своего пепла и из пепла быка, в которого он обращался, напоминает возрождение из пепла благодетельного бычка, коня, собачки и яблоньки, спасающих героя сказки (Афанасьев, № 117). 5) Волшебный конь, превращение в селезня (Записки Красноярского Подотдела, I, вып. 2, № 27, конец). Еще ближе к нашему тексту конец старой сказки „Об Иване Пономаревиче“ (Памятники старинной русской литературы, СПб., 1860, стр. 321—322). В конце и в тексте нашей сказки много особых подробностей (Андреев, 301 С, 400).

Cтраница 1  2  3  4

...назад              далее...